Киевлянка Ирина ХОРОШУНОВА в дневнике 1941 года: «Люди бродят с утра до вечера по пустым магазинам в поисках чего-либо съестного. Город доедает запасы»

«У МНОГИХ ИЗ НАС И В МИРНОЙ ЖИЗНИ БЫЛО МАЛО РАДОСТИ, НО ОНА КАЖЕТСЯ ПРЕКРАСНОЙ И НЕДОСЯГАЕМОЙ, ПОТОМУ ЧТО МЫ ЕЕ ПОТЕРЯЛИ»

5 августа 1941 года, среда.

Да, нам не дают скучать. Весь день стреляли где-то далеко, а в семь часов вечера снова налет. Пишу во время обстрела. Уже зенитки, что возле нас, начинают утихать. А только что было не до шуток. Стрельба сливалась в один сплошной перекатывающийся звук, и осколки сыпались, как дождь.

Мне казалось, что мелкие камни бросают сверху. Но вот налет окончился, и один из этих «камушков» — осколок, сантиметров 10 в длину, лежит у меня на столе. Он упал возле моего окна, и, если бы на месте его падения стоял человек, острый кусок разорвавшегося снаряда пробил бы его насквозь.

Сейчас по радио говорили, что над Киевом четыре вражеских самолета. Вчера в это время было 32, позавчера — 37.

Отбой, тревога длилась 35 минут.

6 августа 1941 года, четверг.

Абсолютная тишина. Ни звука не слышно в ночи, кроме частых далеких выстрелов. Это бьют дальнобойные орудия.

Светло настолько, что видны стрелки часов и лица людей, следящих за самолетом. В звенящей тишине отчетливо слышен звук немецкого самолета. Его ловят прожекторы, вспыхивают огни от разрывов зенитных снарядов, потом самолет ускользает из светящихся полос, которые исчезают в лунном свете. И где-то далеко снова стреляют глухо и грозно дальнобойные орудия. Кто-то спрашивает из окна, ложиться ли сегодня спать. Потом, постояв немного, медленно расходимся по домам.

А далеко все стреляют. И круглая, холодная луна плывет медленно. Теперь уже нет времени в сутках, когда бы не стреляли. Канонада ли, зенитки ли, пулеметы ли. Часы затишья теперь все реже и реже. Вчера вечером на Киев летело более ста самолетов. Долетело сорок. Они бомбили мосты и Бровары. Бросали бомбы в Дарнице. Мосты целы еще, но без конца из Броваров везут раненых. Бомбят Борисполь. Эвакуируют Днепропетровск. Говорят, что немцы идут на Черкассы. Из Киева все едут и едут. Далеко ли уезжают? Не знаю. Только в райсоветах дикие очереди за пропусками. И учреждения уезжают одно за другим.

У мужчин днем на улицах проверяют военные билеты. Ищут дезертиров. Уже по городу не роют окопов. Те, которые сделаны, не закончены. Но возле них никого нет.

Целый день гремит радио. Передают разные песни, иногда классическую музыку. Передают рассказы об отдельных военных эпизодах и о зверствах фашистов. Фронтовые сводки делаются все суше и суше. Мы все так же ничего не знаем.

Сегодня уехал исполком. Автобусы, при­готовленные для выезда ЦК, еще стоят. По вечерам, а теперь и днем везде, во всех скверах и парадных, военные патрули.

Изредка в магазинах появляются продукты. Люди бродят с утра до вечера по пустым магазинам в поисках чего-либо съестного. Город доедает запасы, которые остались. Новых продуктов не привозят.

Четыре предмета радуют взоры входящих в магазины: сигареты и крабы, китайские фисташки и советское шампанское.

7 августа 1941 года, пятница.

Мучительная была прошлая ночь. Безумная головная боль не давала уснуть. А в лунном сером свете ночи беспрестанно громыхали орудия. Они бьют, не переставая, всю ночь, утро, день. Ночью они все время на разном расстоянии, одинаково глухи и раскатисты. А мы ничего не знаем. Что это — десант или фронт уже возле нас?

В городе беженцы с Демиевки. Люди с Соломенки тоже перебираются в центр города. Выстрелы со всех сторон — со стороны Демиевки, Голосеева, Соломенки, Святошино. Разобрать нельзя. Днем они приближаются или удаляются, громыхают так, что звенят оконные стекла, или приглушенно перекатываются, как далекий гром.

Все ближе какой-то конец. Снова ощущение смерти делается реальным и близким. Смятение растет, но смятение внутреннее. На лицах людей написано ожидание, и серьезно смотрят все глаза. Очень близко где-то только что раздался выстрел. Затрещали двери и окна. Затряслись руки. Трудно привыкнуть к опасности, когда она совсем рядом.

Сегодня наши не достали хлеба. За ним очереди с вечера. В магазинах только варенье и фисташки. Отослала паспорт матери Любы. Ценное письмо приняли. Принимают и заказные. Только авиапочты нет.

Началась сильная буря. Она подняла тучи сухой пыли. Она срывает с петель оконные рамы. И в черных тучах, в ветре, в пыльном вихре еще отчетливее слышны раскаты орудий. Толстой пишет, что в 1812 году летом были частые бури. Дождя нет, есть только сухой пыльный ветер.

У нас теперь все очень добрые. В учреждениях раздают сотрудникам пишущие машинки, арифмометры, всякий инвентарь. На фабриках — швейной и трикотажной — кое-что из продукции раздали рабочим.

Есть случай, когда предписывают вы­ехать из Киева с учреждениями. Но это очень редкие случаи. Большинство же таких, как мы, — никому не нужные. И никто нами не интересуется.

Вчера был Степан. Он сдал батарею и ждет перевода куда-то. Говорит, что все время страшные бои под Дарницей и Броварами. Позавчера возле них упал наш самолет. Летчик хотел выброситься на парашюте, но у него обгорела рука и он не смог его открыть. Разбился насмерть. В кармане его нашли партбилет и письмо жены, которая вместе с двумя детьми ждет его домой. Сколько такого неизбывного горя приносит каждый день!

Настроение у Степана подавленное. Никогда еще он не был таким грустным.

Ничего нет о моих близких: ни от Нюси и Любы, ни от Эвы. Все разбрелись, и нет ни от кого известий.

Читаю «Войну и мир». Очень захотелось ее снова перечитать. Часто мне кажется, что читаю описание наших дней. У многих из нас и в мирной жизни было мало радости. Но она кажется прекрасной и недосягаемой, потому что мы ее потеряли.

Сейчас десять часов вечера. Мы недавно вернулись домой. Льет проливной дождь. Небо в тучах, и нет ненавистной теперь глазастой луны. На площади ни одной души, только чернеет неясно Богдан Хмельницкий. Стоят темные и пустые трамваи. И в этой темноте и тишине, наполненных только дождем, где нет никаких признаков людей, громко кричит радио. В нем поет колоратура. И дико, и неприятно слышать этот громкий голос в замершем, молчащем темном городе.

Нам немного нужно теперь, чтобы быть довольными. Льет дождь, ночь темна и не­настна. Но мы приветствуем ее в надежде, что она пройдет спокойно. И трудно поверить, что можно любить лунные ночи, что они могут быть мирными и красивыми, без угрозы смерти, бомб и безжалостного разрушения.

«ГОРОД ПОЛОН ВОЕННЫМИ. МИЛИЦИЯ ВООРУЖЕНА ГРАНАТАМИ. БАРРИКАДЫ ИЗ МЕШКОВ РАЗВАЛИЛИСЬ ВО МНОГИХ МЕСТАХ И ПОТЕКЛИ ОТ ДОЖДЯ»

8 августа 1941 года, суббота.

По Крещатику идут и идут войска. Они движутся в сторону Дарницы. Льет дождь, и резкий холодный ветер пронизывает насквозь. Бойцы сидят на замаскированных повозках и машинах. Закрыты многие магазины. В остальных ничего нет.

На улицах совсем немного гражданского населения. Город полон военными. Милиция вооружена гранатами. Баррикады из мешков развалились во многих местах и потекли от дождя. К вечеру распогодилось, но холодно очень. А стрельба не прекращается. И кажется, что стреляют со всех сторон. Говорят, что немцы совсем близко от Киева.

Приехали Нюся и Галя. Не верю еще в это чудо. То, что им пришлось пережить, трудно передать. Они были не раз на краю гибели, у самой смерти. По своему паспорту Нюся получила билеты для Любиных стариков, и они уехали из Днепропетровска. Что будет с ними дальше? Только бы они добрались куда-нибудь в безопасное место.

9 августа 1941 года, воскресенье.

Сегодня так сильно ночью стреляли, что никто ни минуты не спал. По радио передали, что все должны приготовить необходимые вещи и быть готовыми. К чему? К пожарам или к бомбежке?

10 августа 1941 года, понедельник.

Вчера был очень тяжелый день. Не переставая били орудия в районе Сталинки, Соломенки и Святошино. Этот непрекращающийся грохот и гул, учащающийся, усиливающийся и лишь иногда удаляющийся, очень действует на всех. Стараемся не обращать внимания. Но это невозможно. Как ноющая боль, мучает сознание опасности, и словно тошнота подступает к горлу от этих тяжелых выстрелов со всех сторон.

Вечером пронеслись разные слухи. Многие говорили, что немцев отогнали на 25 км в районе Беличей. Что горит Сталинка.

Вчера возле нашего дома через Андреевский спуск выстроили ряд железных рогаток противотанкового заграждения. Многие, конечно, испугались. Считают, что наш спуск будет скоро местом боев.

Увеличены еще военные патрули, которые размещены у нас в саду, в сквере, в парадных. Они предложили жителям нижних этажей оставить на ночь открытыми двери парадного и черного ходов.

Принесли слух, что сегодня ночью взорвут телеграф и наш дом, а жителям предложат уйти в сад. Возникли эти разговоры оттого, что ходили по квартирам и опрашивали, кто живет в квартирах с балконами.

Целый день не стреляли. Мы все решаем, что отогнали немцев. Шутники говорят, что немцы пьют кофе и им некогда стрелять. А вот сейчас, когда пишу, снова стреляют, где-то близко и сильно. Когда перестают стрелять, лица светлеют. А во время непрерывной канонады все лица и гражданского населения, и военных темнеют от тревоги и ожидания чего-то страшного. Снова на улицах полно подвод с людьми и вещами. Это жители окраин перебираются в центр.

Магазины закрываются один за другим. Раньше было мясо, потому что убивали скот, падающий по дороге. Теперь же его нет, и мясные магазины закрыты. На базаре продукты появляются тогда, когда стрельба не делается отчаянной.

Мы сегодня шесть часов простояли за сахаром. Он еще иногда бывает в магазинах. Все знают, что есть публика, у которой квартиры ломятся от продуктов. Но у подавляющего большинства продуктов, как у Тамары Иосифовны: три чулка. Она остроумно сделала мешки из старых чулок. И имеет запасы: чулок соли, чулок гороха и чулок пшена.

«ЗА ХЛЕБОМ ТЕПЕРЬ СТАНОВЯТСЯ В ОЧЕРЕДЬ С ЧЕТЫРЕХ ЧАСОВ УТРА»

11 августа 1941 года, вторник.

Рассказывают подробности боев последних двух дней. Немцы через Голосе­ево пробились до Демиевки. Часть из них добралась даже до фабрики Карла Маркса. Они укрепились в сельскохозяйственном и ветеринарном институтах. Наши самолеты сбросили зажигательные бомбы и сбили верхний этаж ветинститута. Теперь институты горят. Говорят, что вражеские части, пробившиеся на Демиевку и фабрику Карла Маркса, были на мотоциклах и с минометами. Их наши окружили и уничтожили.

В утренних сообщениях появилось сегодня новое — Уманское направление. Выходит, что немцы, отброшенные от Киева (а их, говорят, отбросили на 12 или 30 км), растянули еще свой фронт. Или же это из Бессарабии пробились еще новые части. Но на сегодняшний день картина такова: немцы у Черкасс, возле Канева, у Триполья, где они пытались форсировать Днепр; у Переяслава тоже пытались его перейти. И части вражеские теперь протянулись по линии: Житомир — Коростень — Белая Церковь — Умань, не говоря о Северо-Западном и Западном фронтах.

Пишу, и мне очень, очень страшно.

12 августа 1941 года, среда.

Сегодня у нас совсем тихо. С утра было несколько немецких самолетов над городом. Постреляли немного зенитки и утихли. Налеты бывают регулярно от семи до восьми вечера и от семи до восьми утра. Вообще, летают над нами целый день. Но основательно стреляют только во время налетов. Настроение у всех бодрое, даже хорошее. Только вот уже нестерпимым делается отсутствие работы. Совсем кончаются деньги. Слишком много времени и сил уходит на добывание продуктов, часто бесплодное.

Продажу продуктов начинают теперь в 6 ч. утра, а к 10 часам уже все везде кончается. И продавцы просто слоняются возле пустых прилавков.

Очереди за продуктами — главная жизненная магистраль большой части населения. Из-за трудностей люди сердятся, злятся, волнуются, все боятся, что им не хватит продуктов. Кого-то выталкивают, кто-то лезет без очереди, кого-то бьют, кричат.

Потом вдруг налетают самолеты, стреляют зенитки. И очередь, как стая вспугнутых воробьев, разлетается в разные стороны. А потом начинается еще большая неразбериха. И такая публика, как мы, чаще всего уходим ни с чем.

Толпа чаще всего озверелая. Она не пускает без очереди ни стариков, ни женщин с детьми.

За хлебом теперь становятся в очередь с четырех часов утра. Слухи о последнем хлебе, к счастью, не подтвердились. В городе увеличилась выпечка хлеба. Но его все равно не хватает, потому что все сушат сухари. Много хлеба покупают военные. Их теперь много в городе. Они расквартированы во всех садах. Николаевский парк превращен в большой бивуак. Трава вытоптана, сад совсем изменил свой прежний вид.

Много говорят о раненых. Их везут в город сотнями. Легких оставляют в Центральной поликлинике, оборудованной под госпиталь. Тяжелых везут на Пушкинскую.

13 августа, четверг.

Ночь прошла совершенно спокойно. И за весь день ни одного выстрела, кроме ружейных в стороне нашего сада.

По радио сообщили, что на всех направлениях никаких существенных событий не произошло. Указание направлений вообще отсутствует. От Киева немцев отогнали за Белую Церковь.

Что обозначает эта абсолютная тишина? Готовится ли для нас что-то очень страшное или же начинается улучшение наших дел на фронте, которого мы все так ждем? Радуемся, что Киев никто не собирается сдавать. И уверенность в этом ук­реп­ляется.

Сегодня замечательная погода. Ни единого облака, ни малейшего ветра. В воздухе словно застыло ожидание осени. Пахнет прелыми листьями, хотя все еще зелено, как никогда в это время. На улицах много народа. Лица веселые. И если бы не сознание, что война продолжается, казалось бы, что ее нет.

14 августа, пятница.

Трудно сказать, стратегический маневр или необходимость то, что сдали Смоленск. Об этом уже сказали по радио. Появилось новое направление — Старо-Русское. Значит, на Ленинград идут от Кексгольма и от Старой Руссы, а на Москву прямо от Смоленска.

Сейчас половина десятого вечера. Пос­ле дня тишины — налет. Забахали зенитки, но скоро умолкли. У меня большая радость: я получила работу. Пришла в библио­теку, как раз когда меня собирались ра­зыс­кивать. Это Ф. М. Чекалов, который теперь исполняет обязанности директора библиотеки, порекомендовал меня в Академии на должность зав. магазином Академкниги. Я было заколебалась, боясь, что не справлюсь. А потом решилась.

В портфеле у меня ключи от магазина. Я буду в нем одна. Его бросили. Он был закрыт почти полтора месяца. А вот теперь его снова решили открыть. Сегодня лицом к лицу столкнулись с тем, как трудно в Киеве получить сейчас работу. Пока я дошла со своей новостью до дома, меня человек двадцать просили помочь им устроиться куда угодно, только бы работать.

15 августа 1941 года, суббота.

Ночью глухо далеко, но упорно стреляли. Днем было тихо. Только по радио передали, что немцы заняли Кировоград и Первомайск. Теперь Одесса отрезана, а фронт еще растянулся. На Москву продолжают летать бомбардировщики. На нас почти не летают.

В городе тихо. Погода хорошая. Тихо и в пригороде. На базаре много зелени и вишен.

Сегодня принимала магазин. Пришел представитель Академии. Мы с ним вошли. Все содержимое магазина почему-то грудами лежит на полу. Приемка заключалась в том, что мне сказал пришедший товарищ: «Поставьте все на место и открывайте магазин». Прошу его все же сделать переучет.

В антикварном отделе есть очень хорошие книги, они переоценены и стоят много дешевле, чем стоили в мирное время. Никакой описи нет. Преобладают в магазине издания Украинской академии наук. Всего не рассмотрела, но видела в большом количестве труды института Богомольца, книгу Пассек о трипольской культуре, труды Института истории. Я счастлива. А люди все просят и просят работу.

Если вы нашли ошибку в тексте, выделите ее мышью и нажмите Ctrl+Enter